Писатель Владимир Очеретный на своей странице в социальной сети рассуждает о том, как отравляет русскую речь нецензурная брань.
Я знаю только одно прозаическое произведение, где матерное слово было необходимо. Замечу: только одно слово и самое безобидное из матерной четверки.
В остальных случаях — от Юза Алешковского до Упыря Лихого — мат ничего не добавляет в выразительности и только легализует то, что легализовать не следует. Когда говорят: «Мат — неотъемлемая часть нашего языка», я соглашаюсь. Но справлять нужду — ещё более неотъемлемая составляющая бытия.
Однако для этого отведены специальные места. В языке это специальное место — устная речь в компании хорошо знакомых друг другу людей (если им уж так хочется).
Странно было бы видеть, как взрослые люди присаживаются где-нибудь во дворе или на площади, держа в руках табличку «+18». Аргумент «Не хочешь — не читай» в данном случае был бы: «Не хочешь — не смотри» («Не нюхай», «Не наступай»). То, что обсценная лексика скрыта под обложкой, не меняет её отравляющей сути. Речь идет об экологии литературы, а она — общая. Пакет с мусором, брошенный кем-то у дороги, довольно быстро превращается в свалку.
Больше всего меня удивляет, что писатели, употребляющие в своих произведениях мат, не понимают простой вещи: они уподобляют свое творчество надписям на заборах. Беда в том, что их личный выбор сказывается на литературе вообще — включая произведения, где нет ни одного матерного слова.
Любая культура построена на системе святынь и табу. Стоит дать послабление в одном ограничении, снять один запрет, и — деградирует вся культура. Например, США 1900-х и США 1950-х — это еще одна и та же страна. США конца 1960-х, после сексуальной революции, — уже совсем другая.
Отмена заповеди «Не прелюбодействуй» (в Штатах она имела особую силу, когда за роман с замужней женщиной можно было попасть в тюрьму) привело к противоестественному порядку, который регулярно встречается в американских сериалах: молодые люди могут месяцами и годами спать друг с другом, но только после того, как один сказал другой: «Я тебя люблю», считается, что у них «серьезные отношения» и остался шаг до свадьбы.
Скажу особо: я не чистоплюй, выросший между маминой кухней и папиной библиотекой. Я воспитывался в обычном пацанском дворе и служил в железнодорожных войсках, где русские ругательства в употреблении кавказцев и азиатов из относительно абстрактных становились чудовищно конкретными. Например, классическое «…твою мать» применялось в виде «я твою маму…»
Но всему свое место. Можете проверить себя. Попробуйте подсчитать, сколько слов вы произносите за день и неделю. Думаю, на данном этапе у вас вряд ли получится (в будущем, вероятно, появится специальная программа), но в любом случае счёт пойдет на многие тысячи.
Отличие письменного слова от устного: оно всегда более взвешенное, продуманное, а потому — более ценное. Мат, зафиксированный буквами, сильно удешевляет всю письменную культуру. Помните об этом, когда вам не понравится прокуренный лифт или пахнущий мочой подъезд.
Ну, а теперь про тот единственный рассказ. Его написал литинститутовец Игорь Славин, однокурсник Валерия Былинского и других достойных людей.
Игорь с 4-х лет занимался хоккеем в ЦСКА и достиг в этом деле высокого уровня — в конце 1980-х он был основным вратарём юниорской сборной СССР. Летние каникулы проводил в родном селе мамы на Украине.
Поэтому все его рассказы делились на две четко очерченные группы — про хоккей и про то самое украинское село.
Рассказ «Тост» относится ко второй группе. Автор приезжает в село в 1992-м году и застаёт невеселую картину: совхоз распущен, дома, строившиеся для переселения чернобыльцев, разворованы до фундамента и вообще разруха. Но Украина — это Украина. По случаю приезда московского гостя вечером накрывается стол — достаются соленные огурчики и горилка, режется сало, подаются горячие вареники. И старик-сосед по фамилии Гужва, который рассказывал автору о грустном житье-бытье, подняв стопку с горилкой, выражает все свое отношение к происходящему в коротком тосте: «За Украину и социализм, б…!».
Я раздумывал: возможна ли тут замена? Если просто убрать, то получится смешной пафос, годный при описании 1920-30-х, но никак не для начала 1990-х. Если употребить какое-нибудь «млять», то выйдет что-то городское-интеллигентское. Словом, без этого слова — никак. Тем более, что оно в рассказе — последнее, и похоже на завершающий удар по гвоздю.
Вот эту фразу про Украину и социализм я готов принять за исключение из правила. Всё остальное на исключения не тянет — хотя бы потому, что претендует быть не исключением, а самим правилом
Владимир Очеретный